Письмо шестое: Я снова возвращаюсь на фронт 30.04.2020

Углич, госпиталь, 21 ноября 1942 года.
А-а! Любовь Иосифовна! Вот радость-то! Здравствуйте, здравствуйте, Любовь Иосифовна. Вот ведь, счастье-то какое – и не ожидал совсем. Ах, если бы Вы только знали, какое удовольствие, прямо-таки наслаждение доставляет мне хоть самая короткая встреча с Вами. Вот и сейчас мое сердце радостно прыгает, а сам я нахожусь в каком-то упоении.
Знаете, Любовь Иосифовна, я Вам прямо скажу: Вы для меня все равно что мать, бог, солнце... – все, что хотите! Вы не верите? Уверяю Вас, что это именно так. Неужели Вы не видите, как я счастлив при встрече с Вами и как грустит мое лицо, когда я Вас долго не вижу.
Вы спрашиваете меня, что со мной было в последнее время и что происходит сейчас. Вы просите рассказать об этом подробнее, но это, дорогая Любовь Иосифовна, к сожалению, я сделать сейчас не могу: тороплюсь. Дело в том, что я теперь спешу на вокзал, еду в Поволжье, куда меня направили из госпиталя в батальон выздоравливающих. Вам, может быть, по пути? Вот хорошо! Пойдемте, Любовь Иосифовна, и поговорим на прощание, как полагается добрым друзьям.
Да... большая заваруха разыгралась сейчас. И сколько всего забрала она уже в свои лапы! Сколько молодых, цветущих жизней погублено! Прямо беда! И что будет дальше, черт его знает. Одно только видно: выдыхается немец, сил у него больше нет прежних, ослаб дьявол.
А все-таки жуть, страшно становится, как подумаешь, что он наделал, гад, и что еще может сделать. Видел я следы его людоедской работы, насмотрелся достаточно. И сказать Вам, Любовь Иосифовна, смотря на все это, чувствуешь в груди у себя только злобу и ненависть. И себя не жалко в эту минуту. Бывало, простишься с товарищем, а через пять минут слышишь, что убило его. Только зубы стиснешь после этого и еще больше возненавидишь мерзавцев.
Ранило меня... Иду это я часа в три дня чинить порванную линию, ищу порыв, и вдруг как ударит что-то в руку. Только пальцы дрогнули. Выстрела-то я и не заметил. Привык уже к ним. Сел на землю, замотал рану кое-как – и в санчасть. Перевязали мне руку, посочувствовали и направили в тыл, а там лазарет, санпоезд. Поправился я и снова еду обратно туда, где должен быть.
Ну, прощайте, Любовь Иосифовна, будьте здоровы. Желаю Вам всяческих успехов, вспоминайте обо мне. Мне пора, я побегу.
Вас неприятно удивит столь не подходящий для нашего времени стиль моего письма. Моя манера писать целиком зависит от моего настроения: если я весел, я пишу письма, подобные этому; когда же меня одолевает тоска, мои письма мрачны, как ночь в непогоду. Сейчас мне почему-то страшно весело. Я вспомнил старину, шутливые беседы с друзьями, и мне вдруг захотелось так же, как и раньше, пошутить и посмеяться. Я знал, что Вы не откажете мне в этом.
Любовь Иосифовна, я снова возвращаюсь на фронт. Я не знаю, что со мной будет, но я спокоен за себя и за свое прошлое. Только два случая в моей жизни смущают меня. Из-за какого-то пустяка, которого я сейчас даже не помню, я потерял своего лучшего друга Рэмку Октябрьского. Он был моей второй душой, мы понимали друг друга с полуслова. И вот нелепый случай, дурацкая гордость оборвала нашу прежнюю дружбу. Я глубоко раскаиваюсь в этом и никогда не прощу себе такой глупости.
Так же глупо я потерял и другое сокровище, притягивающее меня к себе, как магнит железо. Я имею в виду одну девушку, с которой у меня были странные отношения. Да, Шура была славная девушка, а я был тогда большой, большой дурак.
Простите мне, Любовь Иосифовна, мою откровенность: Вы мой друг, и я Вам вполне доверяю. Прощайте.
Ваш В. Цыганков.
P. S. Отвечать по этому адресу не надо